Я бежал от Амура, козла-палача, Я пытался спастись за высокой стеной, Но в стене не хватало всего кирпича — И сквозь брешь он достал меня красной стрелой.
Три развода и сотни сердец просто так. Я просил его, честно. Ругал, умолял: «Что ж ты, мразь, от меня не отстанешь никак? От любви я безумно, до чёрта устал!»
А малец хохотал и за мною всё шёл, Будто вздумал, что в прятки сыграть я хочу… И тогда под обстрелом я стену возвёл — По заветам «Пинк Флойда», кирпич к кирпичу.
Одного кирпича не хватало в стене. Он, мерзавец, решил, будто это просчёт...
Это, друг, амбразура. Любви же во мне Предостаточно. Хватит на весь пулемёт.
Ремесло писателя - чёрное. Буквы плетутся, плетутся им, словно пауком в паутине, раскладываются в лабиринты, в ловушки, в сплетения оттенков, смыслов, бессмыслиц, где за одной призрачной стеной сразу возникает другая стена. Чтобы читатель, заворожённый, попадал в силки и следовал, следовал, следовал по лабиринту, ведомый каким-то голосом, тонким, светлым: чуть дальше, чуть дальше, будет всё интереснее и интереснее, ступай, ступай - и ты попадёшь в сказку. Хрустальные сети, разбивающиеся, когда на них наступают; сплетения слов и букв - самый вычурный на свете капкан; и вот на очередном повороте сюжета читатель уже не принадлежит себе. Его несёт уже не любопытство, не желание продолжения, а злая магия автора, который смотрит на него со стороны. Он стоит сверху, над лабиринтом, и наблюдает, как читатель попадается в приготовленные ловушки - и удар! С металлическим лязгом капкан закрывается. Ещё одно сердце разбивается со звоном хрусталя. Слёзы героев ощущаются читателем, как свои собственные, он чувствует себя израненным - но чище, он обижен на автора...
А тот, за стеклянной клеткой, просто ставит для себя галочку. Скрип пера, стук. Ещё один.
Под стеклянной крышкой витрины проходил тренинг. Трибуной был манекен в виде шеи без головы. - Травмированы все! - сказал бриллиант из кулона. - Наши травмы определяют всё наше бытие! Они идут из детства, со времён, когда мы были ещё простым, невинным сырьём. - Может, есть смысл различать более глубокие травмы и менее глубокие? - неуверенно сказал золотой поцарапанный браслет. Он был с заводским браком, и его не брали. Алмазы из диадемы посмотрели на него свысока: - Мы, конечно, понимаем, коллега, что вы пережили литьё, но вы представляете, что такое огранка? Вас шлифуют слой за слоем, пока все ваши углы не станут ровными. Вас терзают, пока кому-то не покажется, что вы достаточно хорошо преломляете свет! - А полировка? - хором вступило в полемику жемчужное ожерелье. - Сначала вас ножом вырезают из утробы. А потом никто не смотрит, какой вы были природной формы - из вас делают шар! - Нам надо осознать свои травмы, - заключил бриллиант. - Нужно прорабатывать каждую, нужно долго и терпеливо работать, чтобы научиться с ними жить. Терапия и ещё раз терапия. Групповая, индивидуальная. И помните, первый шаг к исцелению - в признании того, что вы травмированы. В этом нет ничего зазорного. Травмированы все. - А мне показалось... - робко подал голос рубин из кольца, - что я после огранки стал выглядеть значительно лучше... Все разом повернулись к нему. Рубин покраснел. Бриллиант вздохнул. - Отрицание - нормальная стадия жертвы травматичного влияния. Вон там есть подушечка, голубчик. Прилягте.
Люди, как меня задолбала эта ваша безграмотность! Подчёркиваешь им, подчёркиваешь, уже весь на красные волны изошёл — толку? Одна меня отключает, чтобы в глазах не рябило. Другому пофиг. У третьей подчёркнуто так много, что она, верно, думает, что это такое украшение для текста. Я бы не менял её слова автозаменой. Я бы их стирал. Я бы стирал с наслаждением каждую написанную ею глупость. Даже слово «привет». Нет, его она, слава богу, с ошибкой не пишет. Но это всё равно глупо. Дева, слышишь? Глупо! Глупо тебе говорить ему «привет»!
читать дальшеЗнаешь, как он открывает твои письма? Брезгливо. Так открывают сумку, в которую по недоразумению залез таракан. Он морщится, как от запаха, и старается смотреть между строк. Я не подчеркиваю слова во входящей переписке. Можно сказать, это жест сострадания. Мол, раз уж написано, чего уж теперь. Уж в каком виде ушло, в таком ушло. Но с ним тебе это не поможет. Он сам всё видит. Его перекашивает. У него, когда он печатает, прямо руки от отвращения дрожат. Какой тут «привет»? Его на форумах кличут «граммар-наци». Ему от твоих писем валерьянки бы надо. А ты ему — «привет». Ну какой же тут , к чёртовой матери, «привет»?
У него два высших. Юридическое и филологическое. Можешь представить: словом он рубит вдвойне профессионально. И не ошибается. Я очень его за это люблю.
Временами он открывает браузер и что-то гуглит. Находит перлы насилия над языком. Они где угодно, даже в книгах. «Вчера я убил корректора. Она оставила в книге слово «ВООБЩЕМ»! «Вообщем», Карл! Запредельно, не находите? Я вбил в её голову словарь Ожегова. Я бы, кстати, и автора заодно убил,» — пишет он на форуме издательства. И ставит смайлик. Тот желтолиц и ухмыляется криво. А публика рукоплещет: «Да-да, за такое надо убивать». Мне нечем рукоплескать. Но в целом идея, как мне кажется, верная. Вы насилуете язык, так что же к вам ещё применять?
Но что я могу? Только подчёркивать и не подчёркивать. Нести просвещение в массы — не моя стезя. Я, знаешь, не обучаю. Всего лишь предлагаю варианты. И я тебе честно скажу, дева, — он наиболее хреновый для тебя вариант.
А самое обидное — когда-то я любил тебя не меньше. Ты же чудно писала, без этого, что такое с тобой стряслось? Дислексия на любовной почве? Или троллинг? Ты разыгрываешь? Тогда уже пора, признавайся! Потому что я, черт возьми, видеть тебя такой больше не могу!
Хватит писать ему! Я задолбался подчёркивать твою переписку! Исправлять не хочешь — так сделай доброе дело, отключи. Я прекрасно отключаюсь в настройках. Умереть, забыться. Чего ты от него хочешь? Любви и счастья? Ты серьёзно думаешь, что ты такая у него одна?
Вас много. Он копирует ваши перлы в файлик. Мне нечем смеяться, но, поверь, это было очень смешно. Или грустно? Невесело и противно. Зачем ему это? Наверное, на память. Чтобы знать, с чем бороться. Чтобы самому таким не стать?
Или, может, его тянет ко злу, потому что вы зло?
«Вообщем, до встречи». Надо же, до чего вы тут дописались. Какая встреча, опомнись? Филологическое у него! Какое ему с тобой свидание? О чём говорить? О Розентале? «Не терпеться тебя увидить в живую». — «Мне тоже».
Да пошли вы все к чёрту. Не могу на это смотреть.
Кто-нибудь зовёт меня, где кто что пишет? Готов отвлечься на что угодно, хоть на триллер, хоть на дамский роман. Полицейский отчёт? Да сойдёт, пожалуй. Посмотрим. Расскажи-ка мне, братец, что ты тут без меня понаписал?
«Коректор». Автоматом заменяю — «корректор». Он серьёзно не знает, как пишется это слово? «Черепно-мозговая» — с дефисом! И не «орфаграфическим», а «орфографическим»! А при чём тут?.. «Тупым предметом (орфографическим словарём)» Вот теперь всё верно. Погоди. Всё верно?
Стоп. Я завис. Я давно так не зависал.
Спокойно! Какая мне разница? Спокойно! Что я вообще могу, нахрен? Подчёркивать слова и не подчёркивать слова. Если сейчас я попробую подчеркнуть тому полицейскому отдельные буквы в строчке, он поймёт или нет?..
Завис второй раз. Пришлось себя перезапускать.
Прости меня, дева. Я даже выполнил недопустимую функцию, но много ли могу? В конце концов, ты сама виновата — зачем ему писала?
Что строчишь-то? Не ему? Впервые за долгое время — не ему? «На всякий случай скажу: сейчас еду на встречу. Иркин бывший. Она подозревала его, пока не скажу тебе, в чём. Я хочу выяснить, это правда или неправда.» О! Секунду… Да куда ж ты отправила так быстро? Блин. Я бы сейчас слово «правда» подчеркнул!
Что же делать-то, а? Может, она в навигаторе в адресе ошибётся? Там автоподстановка, я не вклинюсь. Конкуренция, вашу мать. Что я могу сделать?! Да ничего, идите к чёрту! Тоже мне, начиталась детективов! Исследовательница хренова! А я умываю руки, я не отвечаю ни за что.
Подчёркивать. Не подчёркивать. И ещё — предлагать варианты.
Да кто-нибудь в этом мире пишет что-нибудь?! О! Парень из полиции опять набирает отчёт. Одним пальцем, по ходу, печатает. Мужик, как человека прошу, набери «вообщем»! Я тебе не только улицу, я тебе целый адрес предложу! Что ж вы все шибко грамотные, когда не надо…
Ошибись, твою мать, урод, я прошу тебя. Ну пожалуйста, брат. Я очень тебя прошу. Ошибись.
- Малышатина, пойдем на "Рио-2"? - Не хочу, я лучше потом на планшете посмотрю. - Малышатина, там же большой экран, все дела! - Не хочу никуда идти. - Малышатина, ты ставишь меня в неловкое положение. Мне придется идти в одиночку, и я не смогу сделать вид, будто иду на детский мультик чисто за компанию с ребенком!
Представление об аде как о месте, где грешников варят в котлах 24х7, явно неполное. Ну варят и варят, человек привыкает ко всему, поэтому нескончаемые пытки - это всего лишь унылое однообразие. Поставьте вокруг котла доброжелателей, пусть они смотрят на пытаемого и говорят: "Ты не прилагаешь никаких усилий к тому, чтобы выбраться. У тебя недостаточно мотивации. Совершенно непонятно, куда уходит все твое время, если ты не можешь решить проблему пыток". И не давать, не давать тому, кто варится в котле, вылезти хоть раз и их всех убить.
Домочадцы пытались смотреть на мир глазами кота. - Я, очевидно, швейцар. Он считает себя вправе разбудить меня в любое время и потребовать открыть дверь. И ведь я открываю! В любое время. Видимо, я хороший швейцар. - Я важнее. Я его повар. Я его кормлю. А ты кто? - оба первых участника поворачиваются к малышатине. - А я... Я утюг!
Самая надежная вещь в мире - законы Мерфи. Дважды два и то не всегда четыре, и даже на ноль иногда можно делить. Незыблемое на вид может подвести. Но "если неприятность может произойти, она случается" - работает, как часы. В частности, сейчас наблюдаю "если текст можно понять не так, его поймут не так".
В игре "Принц Персии", давно-давно, на старых-престарых компах, уровне на шестом или седьмом, не помню, было такое место, когда ты проваливаешься в яму - и все. Ты не умираешь, но и выбраться никак нельзя. Во всех остальных местах есть всякие потайные штуки, можно пробить стену, или потолок, или пол. Тут - ничего. Наверное, предполагалось, что при падении принц погибнет, но где-то не сработало. И вот сначала ты ищешь выходы, потому что везде же есть. Потом недоумеваешь. Потом жмешь код - возвратиться к началу уровня. Вот иногда мне кажется, что я попал в точности такое место и уже давно в нем живу. У меня планы по осмотру потолков и стен, я бодр и преисполнен энергии. А выхода нет. Просто нет. Это баг матрицы. Она смотрит и недоумевает: как это жив? Да ладно. Да не может быть.
Этот неловкий момент, когда у тебя спрашивают, знаешь ли ты кино, в котором было бы много обычных видов Нью-Йорка, его улиц, ритма жизни, - и ты сразу отвечаешь: "Suits". Потому что, конечно, он идеально подходит под описание. И действие происходит в Нью-Йорке. И все хорошо.
- Пошёл вон отсюда, - сказала Снежная Королева. Он покачал головой. - Слышишь плохо? - Я придумаю что-нибудь. - Что придумаешь? - Волшебство какое-нибудь. Прогрессивное. Научно-продвинутое. Мы справимся. - Ерунда это все. Ступай, проваливай, видеть тебя тут больше не желаю. Это понятно? - Не-а, - молодой человек сел на пол с наглым видом и посмотрел на ледяной алфавит. - Я же сказал - не уйду, пока фразу не соберу. - "Вечность"? - королева пожала плечом и отвернулась. - Давай, валяй, там как раз все буквы есть подходящие. - "За передовую магию", - саркастически возразил он.
Сорвать с себя маску, раскрыться, выступить в прощальном поклоне, а потом, как ни бывало, выступить на сцене в следующий же вечер, в следующем же спектакле. Ну да, ну да, вот так я всегда и делаю.
Ненависть не противоположна любви, ей противоположно обратное состояние. Как бы его назвать? Развлюбленность. Каждый день понемножечку что-то умирает: сегодня мне не нравится твой взгляд, вчера перестали нравиться руки, неделю назад поймал себя на том, что уже не думаю о тебе беспрестанно, а на твое взволнованное "только не пиши мне в это время смс" приходит лишь равнодушное "да я о тебе, пожалуй, и не вспомню". Сначала убираешь уведомление, что контакт онлайн, потом забываешь рассказать новости, потому что есть кто-нибудь другой, ближе, потом вообще забываешь надолго - и только случайно натыкаясь взглядом в контакт-листе, вдруг понимаешь, что не знаешь, как ты там, чем занимаешься... впрочем, ты тоже обо мне ничего не знаешь... и весь путь, что проходили едва ли не вприпрыжку, теперь медленно, понемногу, проходится назад. К началу. К абсолютному нулю, где -273 градуса равнодушия. И только иногда ловишь себя на мысли, что если ноль - абсолютный, то есть дальше больше некуда, то в этот момент остается только одно направление движения.
Давить на человека, пугать человека, угрожать человеку карами можно только до какого-то определенного момента. Потом в организме вырабатывается гормон похуизма, который заставляет смотреть на вещи примерно так: вам так или иначе нечего у меня отнять, кроме жизни, а жизнь в такой обстановке мне не очень-то и дорога. Пожалуйста, лайте, а караван будет идти, пока верблюды не сдохнут.
А разве можно что-то сделать с дохлыми верблюдами?
С одной стороны, времена начала этого дневника никак не назвать счастливым периодом моей жизни. Катастрофа на личном фронте, потом - почти сразу на рабочем, потом еще всякое; странная история, укравшая у меня год (или больше?) и заставившая помотаться по стране в поисках призрака, и ладно бы призрак того стоил. Казалось бы, сейчас - вырвался. Нашел дорогу. Свободен. Издаюсь. Творю. Полон планов, хотя карма проще не сделалась... Но почему?
Почему же нынешний дневник, совсем другой, непохожий на этот, я вдруг мрачно назвал "Жизнь после Паяца"?
Кстати, если кому нужна ссылка, если кто-то желает знать, что было дальше, и не боится крушений образа и прочих разочарований - могу сдать явку. Только учтите - там нет Паяца совсем. Я предупредил.
Губы у принцессы были никакие. - Просыпайся, Спящая Красавица! - ласково сказал принц. Девушка поморщилась, не открывая глаз. - Дай отоспаться, будильник чертов.
*** Губы у принцессы были алые. - Просыпайся, Спящая Красавица! - с осторожностью позвал принц. - Молодой человек, вы ошиблись. Спящая - в другом гробу. Я - Белоснежка.
*** Губы у принцессы были алые. - Это ведь уже было? - не понял принц. - Еще нет, - улыбнулась принцесса, сверкнув клыками, и потянулась к его горлу.
Губы у принцессы были пыльные. - Ну как? - с осторожностью спросил принц, закончив поцелуй. Принцесса пожевала губами, сплюнула. - Я понимаю, что у тебя не было выбора... - ответила она, морщась, - ...но все же я предпочла бы умыться, что ли, сначала. Во рту вкус такой... ну, как будто... - она поводила глазами по сторонам, ища подходящее сравнение. - Я знаю, - деликатно кивнул принц. - И платье истлело... - перевела она глаза на рукав. - Хотя все равно такие, небось, уже не носят. - Вроде того, - подтвердил он. - И мышцы... - принцесса с ужасом посмотрела на свои ноги. Истощавшие, они виднелись сквозь дыры старого шелка и изрядно скукоженные кружева. - Это называется "атрофия", - подсказал принц. - Здравствуй, реальность, - расстроенно сказала принцесса. - Я не виню тебя, нет. Но если б ты знал, какие мне снились сны. Мне снилось, что я работаю программистом в фирме на Манхэттене, а по ночам сижу в сети, пытаясь вскрыть матрицу...
*** Губы у принцессы были невкусные. Громко раскашлявшись, она открыла глаза. - Приперся? - сказала она сварливо. Принц опешил. - Сколько тебя можно было ждать?! Ты по жизни тормоз? Как можно было идти так долго? Хотя... сколько тебе вообще лет, молокосос? - Я же спас тебя... - попытался возразить принц. - Спасибо, конечно, - язвительно произнесла принцесса. - Ну ладно. Сам виноват, короче. Теперь я стану твоей женой, а ты будешь выполнять все мои капризы. Потому что за сотню лет у меня их накопилось не меньше миллиона! - Погоди секунду... Принц встал. Он искал глазами веретено.
*** Губы у принцессы выглядели еще свежими. - Нормально, - сказал принц на заморском языке. - Не знаю, когда умерла, но состояние еще нормальное. Он принюхался - даже запаха разложения не было. - Прекрасно... - сказал он, облизывая губы. Сердце бешено колотилось. Какая-то мимолетная мысль тревожно кольнула, когда он избавлял принцессу от истлевшего шелка - слишком уж ветхой была ткань - но принцу было не до того. Забравшись сверху, он оглядел покойницу и расстегнул брюки. Все-таки насколько приятнее, когда не нужно выкапывать и никто не перемазан землей. - Хорошая девочка... - прошептал он в сладком забытьи. - Дай я тебя поцелую... И вдруг страшно крикнул.
Долго еще потом принцесса гадала, что означают слова "It's alive!"